ИСТОРИЯ ПРО СИДЯЩЕГО НА СКАЛЕ
Никто не знал, как зовут того человека, который сидел на скале. Все его так и называли — Сидящий На Скале, ведь кроме этого он ничего не делал. Он приходил на скалу рано утром, перед рассветом, а уходил уже после захода солнца. Он садился на самый край обрыва и свешивал ноги вниз. Никто не знал сколько лет Сидящему На Скале. На вид ему нельзя было дать больше двадцати, но когда он смотрел в глаза, казалось, что он прожил уже не один век — так тяжел и глубок был его взгляд. Жители горной деревни боялись Сидящего На Скале. Они не заговаривали с ним и старались побыстрее разойтись, если он попадался им навстречу. Но некоторые из них все же любили его, и он великодушно позволял им это. Они оставляли фрукты и хлеб там, где тропа, идущая из деревни делилась на две: широкая и утоптанная вела к морю, а узенькая и каменистая — в горы. В благодарность Сидящий На Скале иногда играл им на черной флейте. В полной тишине, когда, казалось, слышно было даже рассвет. Они стояли под скалой, задрав головы, и медленно поднимающееся солнце золотило им щеки.
Только один пришлый старик отважился заговорить с ним. Он поднялся на скалу и, встав за спиною того, кто сидел на ней, долго глядел вперед, на тонкую линию горизонта, которой на самом деле не существовало. А потом спросил:
— Зачем ты сидишь здесь?
— А что ещё можно делать? — ответил вопросом на вопрос Сидящий На Скале.
— Жить.
— Всё бессмысленно, — ответил Сидящий На Скале, — в жизни есть только плотские радости да стремление к ним — природная агрессия, заставляющая подавлять более слабых для того, чтобы заполучить себе еще больше плотских радостей. На этой почве вырастает большая война, именуемая цивилизацией…
— Если всё так плохо, то почему ты не спрыгнешь с этой скалы? — спросил старик.
— Мне нравится думать, что я могу сделать это в любой момент.
— Вы не боитесь смерти?
— Нет, — ответил Сидящий На Скале.
— Почему?
— Она ничего не сможет изменить. Ведь кто-нибудь другой потом будет приходить на скалу и сидеть вот так, на самом краю. И смотреть, как умирает время, наблюдая за колыханием маленького деревца, уцепившегося за скалу, или расходящимися по воде кругами от брошенного камня. И чувствовать ветер на своем лице. Вся боль в мире происходит о сознания собственной исключительности. Вы ведь не расстраиваетесь, когда умирает кто-то на другом конце света. Вас это не волнует. Для вас нет смерти, пока она не коснулась лично вас. А у меня нет меня. Я сам для себя не существую. Я сижу на скале. Я наблюдатель. Видите, как чайка балансирует вон на том камне. Кто угодно мог бы увидеть это. И меня не волнует смерть.
Скала нависала над небольшой бухтой, отделенной от моря высокими каменными гребнями. Старик посмотрел вниз. Вода была совершенно спокойная. Сидящий на скале бросил вниз небольшой камушек. Водная гладь исказилась на миг, как треснувшее зеркало. Потом снова успокоилась, выровнялась, остекленела.
— Колебания, которые ты возмутил своей жизнью в мире утихнут, как эти круги на воде. Рано или поздно. — сказал Сидящий На Скале. — Все созданное подвержено забвению.
— Прощайте, — сказал старик, и, осторожно ступая направился вниз по узкой каменистой тропинке.
Когда он дошел до развилки, до слуха его донеслись чарующие звуки. Сидящий На Скале играл на чёрной флейте, и все замерло: небо, море, скалы — чутко прислушиваясь к нему…
Магистр Друбенс внезапно очнулся, но, как это бывает обычно после переносов сознания, пришел в себя не сразу: какое-то время он ещё продолжал ощущать морской ветер на своем лице и колкие прикосновения каменистой тропы к босым ступням — какая-то часть его всё ещё была тем стариком, который спускался со скалы, и в ушах у него, стихая и удаляясь, всё ещё звучала та удивительная музыка…
Магистр потянулся в кресле и захлопнул книгу, лежащую у него на коленях. Голова его немного кружилась. Упражнения с сознанием отнимали у него невероятно много энергии, но он продолжал тренироваться с невиданным упорством. Он видел перед собой цель. Ведь если ему удастся выстроить так называемый «мост» — сделать на время проницаемой грань между двумя параллельными Вселенными, сцепить, сплавить два сознания, своё и Эрна, воедино, то он получит возможность управлять огромной Силой Исполнителя Желаний. Но пока у него ничего не выходило. Раз за разом его вышвыривало в какие-то незнакомые миры, в сознания каких-то совершенно чужих людей, которые либо уже умерли, либо обитали неведомо где. Магистру случалось оказываться на далеких планетах, где освещали небо незнакомые звезды, красные гиганты или белые карлики; в древних государствах; в дремучих джунглях среди первобытных племен… Но он не терял надежды. Однажды он закроет глаза и, открыв их вновь, обнаружит себя сидящим на черешне и болтающим ногами. Он почувствует прикосновение листьев к молодой коже, ощутит пощипывание колы на языке… Он немного помедлит, вдыхая четырнадцатилетней грудью свежий летний ветер, наслаждаясь ощущением бессмысленности и полноты бытия, а потом прочтет специальное заклинание-спайку, соединяющее два сознания между собой, сливающее друг с другом личные Вселенные, и даже чуть раньше, чем губы его замрут на последнем слове, Магистр поймет, что нет больше ни Эрна, ни его самого; что вместо них двоих существует теперь другая, новая личность, содержащая в себе и того, и другого…
7
Ни на одной фотографии Эрн не получался таким, каким представал перед глазами. Кирочка поняла это, когда увидела несколько его школьных снимков в местной газете и объявление, приклеенное к столбу: «Внимание! Пропал ребенок.» Объективы искажали хорошенькое личико юного колдуна до неузнаваемости; фотографии очень сильно отличались одна от другой: с каждой на обывателя смотрел совершенно новый Эрн, и, если подумать, в расклеенных по Городу объявлениях не было никакого проку — по чёрно-белым изображениям на них чужой человек вряд ли смог бы узнать мальчика. Бдительных и отзывчивых горожан, однако, нашлось предостаточно. В течение последней недели участились случаи приводов в отделения полиции по всему Городу подростков, внешность которых в той или иной степени соответствовала расклеенным фото, но, разумеется, среди них не обнаружилось ни одного Эрна…
Кирочка решила начать поиски маленького мага со школы. «Если расспросить хорошенько его одноклассников и учителей, — рассуждала она, — то можно будет напасть на след. Наверняка за ним замечали какие-нибудь странности. Быть может, его видели в обществе подозрительных личностей. Обычно похищения не происходят вот так — вдруг. Что-то должно было предшествовать этому.»
Несмотря на то, что занятия в школе прекратились на лето, она оставалась открытой: в ней работало несколько спортивных секций и профилакторий для ребят, не имеющих возможности выехать за город. На огороженной территории школьного двора играли в футбол. Ватага мальчишек от двенадцати до пятнадцати увлеченно и шумно гоняла мяч. Кирочка остановилась поодаль и принялась наблюдать за ними. К ней подошел охранник. После исчезновения Эрна директор школы приказал усилить меры безопасности.
— Добрый день, — вежливо обратился к Кирочке невысокий усатый мужчина с резиновой дубинкой на поясе, — могу я узнать цель вашего визита в наше учебное заведение?
— Да, разумеется, — ответила Кирочка, — я детектив. Расследую похищение мальчика.
— Знаю, было у нас такое, — охранник продолжал смотреть с той же деликатной подозрительностью, — будьте добры, предъявите ваше удостоверение.
Не растерявшись, Кирочка полезла в нагрудный карман джинсовки и выудила оттуда липовый полицейский жетон, который на всякий случай выдавали всем служащим Особого Подразделения.
— Благодарю, вас. Извините за беспокойство, — сказал охранник и удалился.
Подростки продолжали гонять мяч. Кирочка заприметила одиноко сидящего на лавочке у забора толстого мальчика в очках. Она подошла.
— Здравствуй, — обратилась она к мальчику, — ты почему не играешь со всеми?
— Я толстый и плохо бегаю, — ответил он грустно, — все дразнят меня, когда я пытаюсь догнать мяч, и орут вслед: у Томми зад трясется! у Томми зад трясется! или ещё что-нибудь жутко обидное…
— Не обращай внимания. — сказала Кирочка, ободряюще коснувшись плеча Томми, — Это ничего, что ты толстый. Худые, конечно, лучше бегают и прыгают, но не в этом счастье, поверь, у полненьких мальчиков зато удивительно нежная кожа…
— Правда? — спросил Томми смущенно и обрадованно. Ему редко говорили настолько приятные вещи. Он благодарно взглянул на Кирочку, но потом вдруг, о чём-то подумав, добавил удрученно:
— У Эрна всё равно была нежнее! И ни одного прыща, представьте, ни одного! Повезло ему, хотя он совсем не жирный, ни чуточки…
